Неточные совпадения
— Простить я не могу, и не хочу, и считаю несправедливым. Я для этой женщины сделал всё, и она затоптала всё в грязь, которая ей свойственна. Я не
злой человек, я никогда никого не ненавидел, но ее я ненавижу всеми силами души и не могу даже простить ее, потому что слишком ненавижу за всё то
зло, которое она сделала мне! — проговорил он со слезами злобы в
голосе.
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем
голосе, что бы ты ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым; ни в ком
зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним воображенье
Свой пестрый мечет фараон.
То видит он: на талом снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит
голос: что ж? убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников и трусов
злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский дом — и у окна
Сидит она… и всё она!..
Бывало, льстивый
голос света
В нем
злую храбрость выхвалял:
Он, правда, в туз из пистолета
В пяти саженях попадал,
И то сказать, что и в сраженье
Раз в настоящем упоенье
Он отличился, смело в грязь
С коня калмыцкого свалясь,
Как зюзя пьяный, и французам
Достался в плен: драгой залог!
Новейший Регул, чести бог,
Готовый вновь предаться узам,
Чтоб каждым утром у Вери
В долг осушать бутылки три.
Ее судороги становились сильнее,
голос звучал
злей и резче, доктор стоял в изголовье кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
А вслед за ним не менее мощно звучал
голос другого гения, властно и настойчиво утверждая, что к свободе ведет только один путь — путь «непротивления
злу насилием».
Она уже не шептала,
голос ее звучал довольно громко и был насыщен гневным пафосом. Лицо ее жестоко исказилось, напомнив Климу колдунью с картинки из сказок Андерсена. Сухой блеск глаз горячо щекотал его лицо, ему показалось, что в ее взгляде горит чувство
злое и мстительное. Он опустил голову, ожидая, что это странное существо в следующую минуту закричит отчаянным криком безумной докторши Сомовой...
Носовые звуки окрашивали слова ее в
злой тон, и, должно быть, заметив это, она стала говорить обыкновенным
голосом...
И стала рассказывать о Спиваке;
голос ее звучал брезгливо, после каждой фразы она поджимала увядшие губы; в ней чувствовалась неизлечимая усталость и
злая досада на всех за эту усталость. Но говорила она тоном, требующим внимания, и Варвара слушала ее, как гимназистка, которой не любимый ею учитель читает нотацию.
— Молчите! Или — уходите прочь, — крикнула Лидия, убегая в кухню. Ее
злой крик заставил Варвару завыть
голосом деревенской бабы, кликуши...
— Сегодня — пою! Ой, Клим, страшно! Ты придешь? Ты — речи народу говорил? Это тоже страшно? Это должно быть страшнее, чем петь! Я ног под собою не слышу, выходя на публику, холод в спине, под ложечкой — тоска! Глаза, глаза, глаза, — говорила она, тыкая пальцем в воздух. — Женщины —
злые, кажется, что они проклинают меня, ждут, чтоб я сорвала
голос, запела петухом, — это они потому, что каждый мужчина хочет изнасиловать меня, а им — завидно!
Глафира Исаевна брала гитару или другой инструмент, похожий на утку с длинной, уродливо прямо вытянутой шеей; отчаянно звенели струны, Клим находил эту музыку
злой, как все, что делала Глафира Варавка. Иногда она вдруг начинала петь густым
голосом, в нос и тоже злобно. Слова ее песен были странно изломаны, связь их непонятна, и от этого воющего пения в комнате становилось еще сумрачней, неуютней. Дети, забившись на диван, слушали молча и покорно, но Лидия шептала виновато...
— Какая тайна? Что вы! — говорила она, возвышая
голос и делая большие глаза. — Вы употребляете во
зло права кузена — вот в чем и вся тайна. А я неосторожна тем, что принимаю вас во всякое время, без тетушек и папа…
— По-вашему же сидеть и скучать, — капризным
голосом ответила девушка и после небольшой паузы прибавила: — Вы, может быть, думаете, что мне очень весело… Да?.. О нет, совершенно наоборот; мне хотелось плакать… Я ведь
злая и от злости хотела танцевать до упаду.
В речах его и в интонации довольно пронзительного
голоса слышался какой-то юродливый юмор, то
злой, то робеющий, не выдерживающий тона и срывающийся.
— Ну, любит не любит, это я сама скоро узнаю, — с грозною ноткой в
голосе проговорила Грушенька, отнимая от глаз платок. Лицо ее исказилось. Алеша с горестью увидел, как вдруг из кроткого и тихо-веселого лицо ее стало угрюмым и
злым.
— Вера Павловна, вы образованная дама, вы такая чистая и благородная, — говорит Марья Алексевна, и
голос ее дрожит от злобы, — вы такая добрая… как же мне, грубой и
злой пьянице, разговаривать с вами?
И вдруг — сначала в одном дворе, а потом и в соседних ему ответили проснувшиеся петухи. Удивленные несвоевременным пением петухов, сначала испуганно, а потом
зло залились собаки. Ольховцы ожили. Кое-где засветились окна, кое-где во дворах застучали засовы, захлопали двери, послышались удивленные
голоса: «Что за диво! В два часа ночи поют петухи!»
Какой-то внутренний
голос говорил ей, что Галактион придет к ней непременно, придет против собственной воли,
злой, сумасшедший, жалкий и хороший, как всегда.
Сегодня она казалась
злою, но когда я спросил, отчего у нее такие длинные волосы, она сказала вчерашним теплым и мягким
голосом...
Погодите!»
Беда моя! видно, дежурный пришел
(Его часовой так боялся)
Кричал он так грозно, так
голос был
зол,
Шум скорых шагов приближался…
— «Мы не должны мстить за старое, — мы имеем право только не допускать
зла в будущем», — произнес симпатичный
голос.
И разве он не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то, как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее
голос, совсем чужой
голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно
злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
Да, это было настоящее чувство ненависти, не той ненависти, про которую только пишут в романах и в которую я не верю, ненависти, которая будто находит наслаждение в делании
зла человеку, но той ненависти, которая внушает вам непреодолимое отвращение к человеку, заслуживающему, однако, ваше уважение, делает для вас противными его волоса, шею, походку, звук
голоса, все его члены, все его движения и вместе с тем какой-то непонятной силой притягивает вас к нему и с беспокойным вниманием заставляет следить за малейшими его поступками.
— Я услышала ваш
голос, — начала она, — и тотчас вышла. И вам так легко было нас покинуть,
злой мальчик?
— Я знаю, что ты меня любишь, — продолжал гений прежним измененным
голосом, — но
злые люди нас постоянно разделяли. Везде интриги и коварство. Но я тебя тоже люблю и вот пришла сюда сама сказать это…
Раздавались хриплые восклицания сонных
голосов, грубая ругань
зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки — тяжелая возня машин, ворчание пара.
Не шевелясь, не мигая глазами, без сил и мысли, мать стояла точно в тяжелом сне, раздавленная страхом и жалостью. В голове у нее, как шмели, жужжали обиженные, угрюмые и
злые крики людей, дрожал
голос станового, шуршали чьи-то шепоты…
Поднялась суматоха. Все в комнате завертелось клубком, застонало, засмеялось, затопало. Запрыгали вверх, коптя, огненные язычки ламп. Прохладный ночной воздух ворвался из окон и трепетно дохнул на лица.
Голоса штатских, уже на дворе, кричали с бессильным и
злым испугом, жалобно, громко и слезливо...
Так они и прослужили всю панихиду. А когда очередь дошла до последнего воззвания, то Осадчий, наклонив вниз голову, напружив шею, со странными и страшными, печальными и
злыми глазами заговорил нараспев низким
голосом, рокочущим, как струны контрабаса...
— Еще бы! — отвечает Марья Ивановна, и
голос ее дрожит и переходит в декламацию, а нос, от душевного волнения, наполняется кровью, независимо от всего лица, как пузырек, стоящий на столе, наполняется красными чернилами, — еще бы! вы знаете, Анфиса Петровна, что я никому не желаю
зла — что мне? Я так счастлива в своем семействе! но это уж превосходит всякую меру! Представьте себе…
— Нет, уж это оченно что-то размашисто будет! — повторил Абрам Семеныч, но как-то слабым
голосом. Очевидно,
злое сомнение уже начинало закрадываться в его душу.
— Послушайте, Калинович! — начала она. — Если вы со мной станете так говорить… (
голос ее дрожал, на глазах навернулись слезы). Вы не смеете со мной так говорить, — продолжала она, — я вам пожертвовала всем… не шутите моей любовью, Калинович! Если вы со мной будете этакие штучки делать, я не перенесу этого, — говорю вам, я умру,
злой человек!
— К вам жена приехала? — послышался из форточки ее
голос и, к удивлению Шатова, вовсе не
злой, а так только по-обыкновенному повелительный; но Арина Прохоровна иначе и не могла говорить.
— Ай,
злая собака! — убегая, крикнула девушка, и долго еще слышался ее взволнованный
голос: — Мама, дети! Не ходите в сад: там собака! Огромная!.. Злю-юу-щая!..
— Дайте копеечку, — гнусавил протяжно дурачок, и
злые, насмешливые
голоса наперебой отвечали ему...
А наш Фарлаф? Во рву остался,
Дохнуть не смея; про себя
Он, лежа, думал: жив ли я?
Куда соперник
злой девался?
Вдруг слышит прямо над собой
Старухи
голос гробовой:
«Встань, молодец: все тихо в поле;
Ты никого не встретишь боле;
Я привела тебе коня;
Вставай, послушайся меня».
Он был тихий юморист и тоже всегда старался разогнать
злую скуку мастерской шуточками, — свесит вниз темное, костлявое лицо и свистящим
голосом возглашает...
— Ах, за вашу собственность испугались. Не украду! — сказала Людмила
злым, звенящим от слез
голосом.
Варвара, мстя за прежнее, мучила его недомолвками, издевочками, трусливыми,
злыми изворотами. Нагло ухмыляясь, она говорила неверным
голосом, как говорят, когда заведомо лгут, без надежды на доверие...
—
Злой мальчишка, драться! — задыхающимся
голосом крикнула она.
Злорадство слышалось в ее
голосе.
Злые слова сыпались с ее языка. Она говорила...
— А знаешь, Савельич, — будто бы живее люди становятся! Громче
голос у всех. Главное же — улыбаются, черти! Скажешь что-нибудь эдак, ради озорства, а они — ничего, улыбаются! Прежде, бывало, не поощрялось это! А в то же время будто
злее все, и не столько друг на друга, но больше в сторону куда-то…
— Нет, мой дорогой, ничего я не боюсь, если понадобится. Только зачем же людей в грех вводить? Ты, может быть, не знаешь… Ведь я там… в Переброде… погрозилась со
зла да со стыда… А теперь чуть что случится, сейчас на нас скажут: скот ли начнет падать, или хата у кого загорится, — все мы будем виноваты. Бабушка, — обратилась она к Мануйлихе, возвышая
голос, — правду ведь я говорю?
— Пелагея! — возразил громким
голосом Медузин. — Не употребляй во
зло терпение мое; именины править с друзьями хочу, хочу и сделаю; возражений бабьих не терплю.
— Неправда-с, — воскликнул, возвышая
голос, генерал, причем добрые голубые глаза его хотели сделаться
злыми, но вышли только круглыми. — Неправда-с: вы очень хорошо знаете, о чем я вас спрашиваю, и отвечаете мне вздор!
Дверь из сеней в палату была отворена. Иван Дмитрич, лежа на кровати и приподнявшись на локоть, с тревогой прислушивался к чужому
голосу и вдруг узнал доктора. Он весь затрясся от гнева, вскочил и с красным,
злым лицом, с глазами навыкате, выбежал на середину палаты.
В его
голосе был даже слышен упрек оскорбленной добродетели, которая приняла твердую решимость отплачивать добром за причиненное
зло.
— Може
злые люди про меня сказали, — заговорил он дрожащим
голосом: — так, верите Богу, говорил он, одушевляясь всё более и более и обращая глаза к иконе — что вот лопни мои глаза, провались я на сем месте, коли у меня чтò есть, окроме пятнадцати целковых, что Илюшка привез, и то подушные платить надо — вы сами изволите знать: избу поставили…
И слабеньким своим
голосом он долго говорил Чекко о том, что затеяно в жизни ее честными людьми, о том, как они хотят победить нищету, глупость и всё то, страшное и
злое, что рождается глупостью и нищетой…